ВИДЕО: сериал "Судьба Красоты" - Мэри Шервашидзе

История Грузии - это судьба красоты

Я влюбился в Тбилиси, когда мне было лет двенадцать. Тем летом я отдыхал в "Артеке" и познакомился с девочкой из Грузии. Когда смена закончилась, на прощание она подарила мне открытку, на которой были изображены знаменитые тбилисские балконы. Как мне все это нравилось – и сама девочка Тамуна, и ее открытка с балконами. Тогда, наверное, у меня и родилось желание приехать в Грузию.
Моя детская, а потому самая искренняя, мечта сбылась через много лет. Я уже работал журналистом. И свою любовь к Грузии, несмотря на то, что грузинок мне больше не встречалось, перенес на всё грузинское – фильмы, кухню, имена. И вот в Москву должна была приехать Софико Чиаурели. Для меня был праздник. И шанс познакомиться, наконец, с любимой актрисой. Стоял, кажется, 2000 год. День, когда я переступил порог ее гостиничного номера, не забуду никогда...Первым я увидел Котэ Махарадзе, который в тот раз тоже приезжал в Москву. «Добрый день, я – любовник Софико», - представился муж Чиаурели, пожимая мне руку. И тут же извинился, что не может уступить нам номер для беседы, так как по телевизору начинался какой-то важный футбольный матч. В итоге свое первое интервью с Чиаурели я записал в холле, где мы удобно расположились на гостиничных мягких креслах и под звуки то и дело открывающихся-закрывающихся дверей лифта беседовали...о любви. Истории, которые Софико рассказывала мне, звучали, как песня. Тифлис, Верийский квартал, Верико Анджапаридзе, Абхазия, Солико Вирсаладзе....

Прошло время. Я часто звонил Чиаурели, поздравлял ее со всевозможными праздниками, втайне мечтая получить приглашение в гости. И – вот оно счастье! – я его получил. Тогда и состоялась моя первая столь долгожданная встреча с Грузией. Это было лет  семь назад. Отношения между Россией и Грузией на тот момент уже не были безоблачными. А потому в Москве меня просили быть осторожным во время поездки. Когда в Тбилиси я рассказал об этих предостережениях своих друзей Софико Чиаурели, она улыбнулась: «Не надо путать жизнь с фильмом «Кавказская пленница».

И действительно, та поездка была прекрасной. Стояла нежная тбилиская осень и я, бродя по улицам этого одного из самых красивых, о чем я никогда не устану говорить, городов мира, чувствовал себя абсолютно счастливым. Конечно же, первым делом я отправился на поиски тех балконов, которые пленили меня уже в детстве. Открытки, увы, не сохранилось. Но картинка, изображенная на ней, так врезалась в мою память, что когда я увидел те самые балконы (они оказались на домах в районе Колхозной площади), то испытал ощущение дежа-вю. Кстати, много позже подобное чувство я испытаю, когда буду ехать по Кахетии. Глядя в окно машины на нескончаемые виноградники и строгие ряды окрашенных в золотой цвет осенних деревьев, я то и дело буду ловить себя на мысли, что когда-то уже видел все это.

Вторым пунктом программы были, естественно, рестораны. Наверное, это ни для кого ни секрет, что в России грузинская кухня – одна из самых популярных. Если не самая. Но одно дело заказывать хачапури в московском «Генацвале», а совсем другое – наслаждаться им где-нибудь в районе набережной Куры.

Потом я неизменно задавал своим грузинским друзьям вопрос, как им удается сохранять фигуру при такой вызывающе вкусной еде. Они отвечали, что очень просто, так как ачму, хачапури и прочие райские блюда каждый день в Грузии никто не ест. Я слушал, кивал, но не верил. Ну какой здравомыслящий человек откажется от блюд, одно перечисление которых звучит, как гимн во славу жизни.

Но, к сожалению, наряду с радостными эмоциями мне пришлось пережить в тот раз и немало горьких минут. Как-то я пришел в дом Софико. Она, как всегда, накрыла на стол. Едва мы приступили к обеду, как в прямом эфире телевизионных новостей начался репортаж из Беслана, где террористы захватили школу. Это было, конечно, очень страшно, там было много жертв. На следующий день на улице ко мне подходили незнакомые люди и выражали свое сочуствие по поводу этой трагедии. И тогда я понял, что чтобы ни происходило, чтобы ни говорили о взаимоотношениях России и Грузии, эти человеческие отношения - доброжелательные, искренние, теплые - все равно останутся. В тот момент я очень ярко осознал это для себя.

Улетать из Тбилиси было грустно. Тогда я еще не знал, что пройдет время и я приеду в Грузию уже как к себе домой. Бодлер, кажется, сказал, что женщина – это приглашение к счастью. Первой женщиной, пригласившей меня в Тбилиси, стала Софико Чиаурели. А второй – тоже Софико, моя жена.

Мы познакомились в Венеции, встречались в Стамбуле, Риме и Лондоне, много времени проводим в Париже. И все равно одним из самых главных городов остается Тбилиси. Куда я каждый раз приезжаю в предвкушении чего-то радостного и праздничного. Я заметил, что в Грузии даже воздух имеет особый запах. Он какой-то вкусный, что ли.

Странное ощущение: с одной стороны я уже не чувствую себя здесь в гостях, для меня Грузия стала домом. Не вторым, как это принято говорить. А таким же родным и близким, как и Россия. А с другой, каждый раз я буквально физически ощущаю азарт первооткрывателя, оказавшегося в новом месте, но среди друзей.

И в этом я не одинок. Нет, наверное, ни одного нормального русского, в чьей душе одно слово «Грузия» не вызывало бы приятного трепета. Начавший свою певческую карьеру на сцене тифлисской Оперы, Федор Шаляпин как-то сказал: «Для жизни я родился в Казани, а для творчества - в Тифлисе». Под его словами мог бы подписаться и Максим Горький, чей первый рассказ был написан именно в Грузии. И великий режиссер Всеволод Мейерхольд, чьи постановки шли на сцене театра имени Грибоедова. Да и сам Грибоедов обожал эти края: именно в Тифлисе он писал «Горе от ума», а потом всерьез задумывался о том, чтобы навсегда поселиться в Грузии.

Список почитателей этой великой страны можно продолжать долго. В нем окажутся и Петр Чайковский, игравший в Тифлисе на скрипке; и Борис Пастернак, обретший здесь не только фактически вторую семью, но и укрытие во время пресловутого гонения из-за присуждения ему Нобелевской премии; и десятки других великих художников. И Грузия неизменно платила всем им взаимностью.  

Мне особенно близка история, случившаяся летом 1915 года. В тот день оперный театр Тифлиса был переполнен. Казалось, вся Грузия мечтала попасть на концерт Александра Вертинского. Когда шансонье закончил выступление, на сцену выкатили автомобиль, созданный из живых цветов. А самого певца после того, как закрылся занавес, повезли на роскошный ужин в сады Ортачалы. Такого приема не видел даже искушенный обожанием публики Вертинский.

Один тост следовал за другим, до восхода солнца на столе появлялись все новые и новые блюда, а музыканты искусно создавали приятный фон для дружеского застолья. Растроганный Вертинский, словно покачиваясь на волнах разлитой, казалось, по всему саду зрительской любви, произнес: «Если буду жениться, то только на грузинке». Пройдут годы, и великий артист исполнит свое обещание.  Его женой стала красавица Лидия Циргвава- Дадиани.

Я в Грузии тоже обрел семью. И не только. Удивительные встречи, на которые оказалась столь щедра грузинская земля, подарили мне идею написать книгу о прекрасных и загадочных женщинах, которые родились в Грузии и сумели покорить весь мир.

“Судьба красоты. Истории грузинских жен” стала бестселлером в считанные месяцы и уже переведена на несколько языков. Как я был горд, когда после представления французского издания в Париже, видел на Елисейских полях людей с раскрытой книгой в руках. И это не фигура речи, именно так все и было. Но иной судьбы у этой книги, пожалуй, и не могло быть. Не потому, что я ее автор. А потому, что ее героини – грузинские жены.

Мне хочется, чтобы те, кто прочтет «Судьбу красоты», испытал чувство счастья и гордости – то чувство, которое испытываю к Грузии я.

С чего вообще началась книга? С очень важного события, которое случилось в моей жизни. Осенью 2008 года мне посчастливилось познакомиться с  Каталикос- Патриархом Всея Грузии Илией Вторым. Прошло всего 3 месяца после российско-грузинской войны и во время встречи мы, конечно же, не могли не коснуться этой трагичной темы. В конце  вечера Святейший неожиданно обратился ко мне со словам: «Вы - один из наших невзорванных мостов и должны сделать все, чтобы отношения между нашими странами вновь наладились».

Я задумался  - как писателю и журналисту может оказаться под силу такая задача, ведь я не дипломат, не политик. А уже утром приступил к работе над этой книгой, просто решив рассказать историю любви, дружбы и душевной связи удивительно добрых и прекрасных людей.

Книга не случайно называется «Судьба красоты». В этой жизни ничего не дается бесплатно. И все женщины, о которых я писал, платили высокую цену, конечно же, не только за красоту, а просто за право оставаться самими собой, не изменять себе и своим убеждениям. Кто-то  расплачивался душевным покоем, кто-то счастьем, а кто-то и вовсе – самою жизнью...

Меня потрясла судьба Бабо Дадиани. В 1921 году она вместе с мужем, как и многие грузины, уехала в Константинополь. Но не выдержала без своей обожаемой Грузии и вернулась обратно. При том, что уезжала она из одной страны, а вернулась уже совсем в другую, советскую. Семье Дадиани- Масхарашвили пришлось до дна испить свою горькую чашу.

Увы, подобное испытание пришлось пережить многим. Но Бабо и ее супруг сделали это с чувством невероятного достоинства. Я читал письма Алеши Масхарашвили, которые он присылал жене из тюрьмы. Находясь фактически на пороге смерти, он признавался, что если бы ему предложили выбирать между спокойной и размеренной жизнью где-нибудь на острове Таити и мучениями, которые он испытал на Родине, он бы, без сомнения, выбрал второе. Этот великий - а по-другому я не могу и не хочу называть Александра Масхарашвили - человек был счастлив, что может умереть в своей родной Грузии.  Меня эта  история  настолько потрясла, что я снял документальный фильм об этой семье.

Нет, наверное, ни одной страны, в которой бы не было традиции уважать семью. Но такого поклонения семье, почитания родителей, которое существует в Грузии, встретишь редко. И еще: нигде больше я не видел такого патриотизма. Для меня он – это осознание себя частью страны и осознание страны частью себя. Когда тебя происходящее за окном беспокоит также сильно, как если бы это происходило в твоем собственном доме...

Последние два года я много времени провожу в Грузии. И могу признаться – я влюбился. В уникальный город, который раньше называли Тифлисом. Я обошел его пешком, наверное, уже больше десятка раз. И во время каждого такого пешеходного тура у меня появляются новые объекты любви. Когда я поднимаюсь по улочкам старого района Салолаки, мне немедленно хочется поселиться в одном из домов на улице Иашвили, Леонидзе или Мачабели. Когда оказываюсь на другом берегу Куры в районе улицы Агмашенебели, тут же рождается идея переехать сюда.

Грузинские друзья иногда удивляются, когда я показываю им какой-нибудь очередной великолепный дом, украшенный лепниной, от которой захватывает дух. Надо же, говорят, а мы и не замечали. Но это, пожалуй, и не удивительно, что глазами гостя можно увидеть гораздо больше. Потому как человек приезжий может позволить себе роскошь смотреть по сторонам, а не только под ноги.

На карте мира есть несколько городов, которые называют музеем под открытым небом. Тбилиси в этот список, увы, пока не входит. Хотя имеет на это все права. Чего стоит одна улица Цинамдзгвришвили. С непроизносимым для иностранца названием, она настолько прекрасна, что пройти ее можно минимум за несколько дней: возле каждого дома хочется остановиться и сделать, по меньшей мере, фотографию.

В моей коллекции собралось уже не меньше сотни таких фото, которые я для себя объединил в серию «Ускользающая красота». К сожалению, красота древнего города действительно ускользает. Дома разрушаются, а на их месте часто возводятся одинаковые коробки из стекла и бетона. Если так будет продолжаться, то через несколько лет уже никто не поймет, отчего Тифлис называли вторым Парижем. А ведь это сравнение родилось далеко не на пустом месте. Не верите? Отправляйтесь в Сололаки и ловите момент.

Вообще, Тбилиси напоминает мне иногда умудренную годами старушку, лицо которой сохранило черты былой красоты...

Один из лучших способов познакомиться со страной, наверное, это общение с  таксистами. Когда я езжу по Тбилиси, и водители узнают, что я из Москвы, это неизменно влияет на нашу беседу. Один пожилой таксист мне сказал, что его внуки, к сожалению, будут думать, что в отношениях Грузии и России  в прошлом - только война и ничего больше. На самом деле в прошлом были не только обиды и недоразумения. Да и будущее, хочется верить, нас не разочарует. Можно обмануть на какое-то время ум, но душу обмануть нельзя.

Нельзя ориентироваться только на те заявления, которые делаются по телевидению или в газетах. В жизни все иначе. И то хорошее, что у нас было, забыть невозможно. Я не наивный идеалист, и прекрасно знаю обо всех проблемах. Но я знаю и о настроениях простых людей, не только политиков. Наше завтра во многом будет зависеть от того, будем ли мы помнить нашу историю.

Как-то я проезжал мимо потрясающего особняка в районе улицы Агмашенебели. Тут же забыв о первоначальной цели своего визита, я попросил водителя остановить машину, вышел и вдоль и поперек изучил великолепное, осыпающееся со всех сторон строение, которое на тот момент еще не украшали спасительные леса реставраторов. Вернувшись домой, тут же принялся изучать – что же за дом с изображенным на гербе белым единорогом, укрепленным на фронтоне, так пленил меня.

Оказалось, это был дворец принца Ольденбургского, правнука императора Николая Первого. Несмотря на недовольство членов императорской фамилии, принц женился на разведенной грузинке Агрипине Джапаридзе, удостоенной после свадьбы титула графини Зарнекау. История их любви, обнаруженная мною благодаря той прогулке по городу, легла в основу одной из глав моей книги «Судьба красоты...»

Графиня намного пережила принца и скончалась в 1926 году, когда землю некогда вольной Грузии топтали уже сапоги большевиков. Бывший дворец был превращен в интернат для глухонемых, одной из постоялиц которого была родная сестра Лаврентия Берии, кровавого палача в правительстве Сталина. Удивительные факты, о которых я не мог не захотеть написать.

Вообще, все мои грузинские встречи каждый раз гнали меня за письменный стол. Потому я, наверное, так до конца и не выучил грузинский язык, что все мои педагоги оказывались удивительно интересными людьми. Первая учительница, например, рассказывала, как маленькой девочкой отдыхала в имении Цинандали. Если учесть, что на момент нашего знакомства ей было далеко за восемьдесят, то описание имения Чавчавадзе из ее уст было едва ли не более документальным, нежели статья в энциклопедии. Во время следующего урока она вспоминала, как во время войны в Тбилиси находился в эвакуации Московский Художественный театр и она встречалась с Владимиром Немировичем-Данеченко. Другая учительница оказалась педагогом дочери Сталина Светланы Аллилуевой и я, замирая от восторга, слушал ее истории о том, как она занималась с дочерью вождя, а та открывала ей душу и рассказывала об отце, жизни в Кремле и последующем бегстве за границу.

Но главное, что я получил от моих уроков грузинского, это знакомство с поистине космическим поэтом Галактионом Табидзе, несколько стихотворений которого я даже осмелился перевести на русский язык. Благодаря Табидзе я сумел по-другому взглянуть и на самих грузин, и на этот неповторимый край.

Кстати, о судьбе самого Галактиона я узнал из уст человека, который близко знал великого поэта. И даже стал свидетелем его трагического ухода из жизни.

Мне действительно везло в Грузии на встречи. Иногда они происходили по какому-то совершенно фантастическому сценарию. Так, именно в Тбилиси я познакомился с правнучкой знаменитого придворного ювелира Карла Фаберже. Оказалось, что по матери Татьяна Фаберже носит фамилию Багратиони-Мухранская и побывать на родине предков было ее давней мечтой. Мы провели вместе два вечера, во время которых прямой потомок Фаберже рассказывала мне об истории своей семьи а я ей – о трогательных взаимоотношениях, которые связывали представителей рода Багратиони-Мухранских и царской фамилии. В середине беседы вдруг обнаружилось, что Татьяна Фаберже лично встречалась с племянницей Николая Второго Татьяной Романовой, которая была женой князя Багратиони-Мухранского. А я припоминал, что бывал на бывшей даче Фаберже под Петербургом. Одним словом, как писатель я чувствовал себя в настоящем раю.

Как был прав Жорж Баланчин, сказавший, что город одевается в людей. Потому, наверное, Тбилиси и такой прекрасный, что здесь живут такие люди. Для меня именно они – главное чудо и самое важное открытие.

Мне, конечно, чаще приходилось встречаться с лучшей половиной Грузии. Думаю, что кроме общепризнанной красоты, грузинок отличает мудрость и доброта. Работая над книгой, мне приходилось чуть ли не каждый день встречаться со множеством людей. И я ни разу не почувствовал ни злости, ни зависти, ни какой-то обиды. А познакомиться мне довелось с самыми разными дамами - и по возрасту, и по статусу, и по характеру.

Может, я ошибаюсь, конечно, но у меня сложилось такое впечатление, что в Грузии именно женщина стоит во главе угла. А она, в свою очередь, самым главным для себя считает служение семье. Я думаю, и долголетие грузинок во многом объясняется тем, что они стараются успеть сделать максимум для своих близких. Им просто некогда расслабиться и всласть поболеть, ведь у них столько дел. Забота о ближних-  их миссия на Земле, которая эту самую Землю и спасает. Это их судьба. Судьба красоты.

Мирель ЗДАНЕВИЧ. В поисках Пиросмани...

Грустный октябрь в этом году.

26 октября 2011 года не стало Мирель Кирилловны Зданевич - дочери легендарного художника Кирилла Зданевича, одного из первооткрывателей Пиросмани, собравшего уникальную коллекцию его работ.

Дядей Мирель был не менее знаменитый Ильязд - Илья Зданевич, поэт-футурист, друг Маяковского и Пикассо, ставший в эмиграции директором фабрики Коко Шанель.

Летом Мирель Кирилловне исполнилось 85 лет.

Аккурат накануне ее юбилея я закончил работу над книгой о ее отце и дяде. Назвал ее "Братья Зданевичи. В поисках Пиросмани".Отдельная глава из этой книги вошла в сборник "Цена чести. Истории грузинских мужей", опубликованной в июле на английском языке.

Мирель Кирилловна успела увидеть эту работу.

А вот до премьеры отдельного издания о братьях Зданевич, увы, не дожила....

В память об этой замечательной женщине - отрывок из книги "Братья Зданевичи. В поисках Пиросмани"....

***

Мы познакомились с Мирель Кирилловной, дочерью Кирилла и племянницей Ильи Зданевичей, в Тбилиси и я стал часто бывать у нее.

Как правило, через несколько минут после моего прихода хозяйка произносила русскую поговорку: «Ну, соловья баснями не кормят», уходила на кухню, откуда возвращалась с подносом, уставленным чашками с кофе и всевозможными сладостями.

А затем садилась в свое любимое плетеное кресло и принималась за рассказ. Каждый раз такой интересный, что по дороге домой я хранил стойкое молчание, не вступая ни в какие разговоры с попутчиками, боясь расплескать те дорогие истории, в которые меня посвятила дочь и племянница знаменитых Зданевичей.

При первых встречах, буду честен, мне несколько раз хотелось поправить Мирель Кирилловну: мол, в интернете и в книгах это событие описано по-другому.

Но я вовремя сдерживал себя, в конце концов осознавая невероятное - передо мной сидит непосредственный свидетель событиям, о которых историки и журналисты писали лишь понаслышке.

"Только не спрашивайте меня про Пиросмани, - в день знакомства предупредила меня Мирель Кирилловна. - Об этом вам лучше почитать в книге. И про Илью Зданевича не спрашивайте, о нем тоже все написано".

Но в итоге, конечно же, мы говорили обо всем, не обходя стороной ни судьбу родного дяди моей собеседницы, ни истории, связанные с Пиросмани.

Мирель Кирилловна и Игорь Оболенский, май 2010 года

- Имя Мирель мне придумал дедушка, который преподавал французский язык и вообще обожал все парижское, - рассказывала Мирель Кирилловна. - А папа хотел назвать меня Маквалой. Так что я даже благодарна дедушке. Он тогда как раз вернулся из Парижа, где у него, возможно, был роман с какой-нибудь Мирель. А может, на него повлиял только что вышедший роман "Мирель".

Я родилась в Боржоми. А в начале тридцатых мы переехали в Москву, где родилась моя сестра Валентина. Я обожала своих тифлисских бабушку и дедушку. Когда началась война, из Москвы мы приехали к ним. 

Кирилл Зданевич, 1914 г.

Дедушка умер во время войны. Бабушки не стало в 1942-м году. Я читала одно из ее писем сыну Илье в Париж, в котором она пишет: "Если ты еще скажешь что-нибудь дурное о Кирилле, я перестану с тобой общаться".

Дело в том, что Илья был зол на моего отца за то, что тот передал безвозмездно в дар музею Грузии большую часть работ Пиросмани. Папа просто понимал, что иначе картины все равно отберут. А для Ильи это было странным. Он же уехал в Париж, оставив все картины Пиросмани в Тифлисе, так как не знал, что уезжает навсегда. И он возмущался - какое право брат имел распоряжаться картинами, которые они собирали вместе?

Когда в шестьдесят девятом году Грузия повезла работы Пиросмани на выставку во Францию, папа переживал, как бы Илья не начал там выступать по поводу того, что эти картины принадлежат ему.

Эту свою фотографию Ильязд прислал матери из Франции, 1930-е гг.

 Подобные опасения, судя по всему, были и у организаторов выставки в Лувре. В результате Илье Зданевичу даже не прислали пригласительного билета. Илья сам купил входной билет и пришел на выставку принадлежавших ему шедевров, как обычный посетитель. Ходил по Лувру, смотрел картины и говорил: "Это моя картина, и это моя, и это"...

Папа отдал много картин в музей, но что-то осталось.

Моя любимая работа Пиросмани - "Арсенальная гора ночью". Я с детства любила эту картину. Но после того, как папу в 1949 году арестовали и на 15 лет отправили в Воркуту, мы остались без копейки денег. И мама отнесла картину Ираклию Тоидзе.

Тот прямо сказал: "Я не люблю Пиросмани. А потому дам тебе деньги и возьму картину. А ты, когда соберешь всю сумму, сможешь прийти и забрать полотно обратно". И так и случилось - после того, как папа вернулся из лагеря (он был освобожден через девять лет), он выкупил картину обратно. И уже продал ее знаменитой музе Маяковского Лиле Брик, которая понимала, или делала вид, что понимала, искусство Пиросмани.

Потом, когда моя сестра переехала во Францию, она видела эту картину на одной из выставок. Оказалось, Брик завещала ее кому-то из своих друзей.

Я, кстати, несколько раз была у Лили Брик в гостях. Но на меня она не произвела приятного впечатления. Может потому, что я уже шла к ней с отрицательным отношением. Она же все время предавала своих друзей.

Брик была очень сухой, худой женщиной. И шлейф Маяковского прямо-таки физически ощущался за ее спиной. У нее дома была хорошая коллекция произведений искусства. Помню, она показывала мне альбом с литографиями Пикассо. Но мне, честно говоря, этот художник никогда не нравился.

Я прямо говорила папе: "Ты - лучше". Он смеялся и отвечал, что я ничего не понимаю. Папа ведь лично знал Пикассо.

А Илья и вовсе был с ним дружен. На его свадьбу Пабло изготовил макет для пригласительных билетов.

Илья общался со всем парижским бомондом. А папа был дружен со всем цветом бомонда советского. Когда он вышел из лагеря, его буквально одевала-обувала вся литературно-художественная Москва.

Одним из друзей папы был Маяковский. Папа рассказывал, как присутствовал на похоронах поэта. С ужасом вспоминал, как его подпустили к глазку, вмонтированному в печь крематория, в которую ввезли гроб. Он потом неделю не мог прийти в себя.

"Но ведь тебя же никто не заставлял смотреть", - говорила я отцу...

Папа не видел Илью больше сорока лет. Странно вообще, что его выпустили за границу.

В Париже он пробыл полтора месяца. На вокзале в Париже его встречал брат, держащий  в руках плакат: "Я - ИЛЬЯ ЗДАНЕВИЧ". Папа потом говорил, что все равно узнал бы его. На что я ответила, что, возможно, Илья бы не узнал папу. Ведь они так долго не виделись. И не переписывались, это было опасно.

Хотя папу все равно арестовали. В 1949-ом году в московскую коммуналку, где жили отец с мамой и сестрой, пришли и устроили обыск. При этом сотрудники органов то и дело выходили в коридор и кому-то звонили по телефону: "Знаешь, ничего нет!".

Они, видимо, искали золото, серебро, дорогие рамы из-под картин. А у отца дома были только книги и картины Пиросмани, которые тогда никого не интересовали.

Известие об аресте папы я получила в Тбилиси. Поводом стало общение с английским журналистом, аккредитованном в Москве. Того очень интересовал Пиросмани, он даже, кажется, что-то купил у папы. Я жила в то время на улице Бакрадзе, где, конечно же, не было телефона. О трагедии с отцом мне в письме сообщила мама. Причем до меня дошло только второе ее письмо, первое, очевидно, было перехвачено в Тбилиси.

При этом мама так написала обо всем, что я поначалу ничего не поняла. Пошла с этим письмом к Аполлону Кутателадзе. И тот мне сразу сказал, в чем дело. Его, оказывается, уже вызывали на допрос и требовали компрометирующих показаний на Кирилла Зданевича. Меня, как ни странно, на допрос не вызвали ни разу.

Конечно же, мы боялись, что папу могут расстрелять. Тем более, что некоторых его друзей уже постигла такая участь. Для всех нас большим ударом стал арест и расстрел журналиста Михаила Кольцова. Я помню, как он вернулся из Испании, где писал о гражданской войне. Все считали его героем и вдруг - смертный приговор.

Кирилла осудили по 58-й политической статье и приговорили к 15 годам заключения. Для нас это был шок. Я и сама ждала ареста. Каждую ночь прислушивалась к топоту конских копыт за окном - не за мной ли явились. Тогда же в Тбилиси шли почти поголовные аресты. Но, к счастью, обошлось.

Последняя фотография Кирилла Зданевича, 1969 г.

Папа вернулся через девять лет. А мама в это время обменяла жилье в Москве на комнату в Тбилиси и переехала в Грузию. Когда папа освободился, ему дали комнату на Кутузовском проспекте. Очень хорошую, между прочим. Но потом он все равно переехал в Грузию. Папа обожал Тбилиси, все время рвался сюда. Они с братом были истинными патриотами Грузии...

Я в 17 лет попробовала уехать в Москву, где хотела поступить в Институт прикладного-декоративного искусства, тогда существовал такой. Им руководил художник Александр Дейнека.

Мне не хватило всего одного бала, чтобы поступить. Меня "срезали" в пользу дочери какого-то генерала. Папа потом поехал в Москву к Дейнеке. А тот ответил: "Ну откуда же мне было знать, что это твоя дочь?"

Но я ни о чем не жалею. Потому что в Тбилиси я встретила Аполлона Кутателадзе, своего будущего мужа, замечательного человека. Народный художник СССР и Грузии, он был ректором Академии. Аполлон много рисовал вождей - Сталина, Ленина. Но у него эти картины все равно получались поэтическими, а не бездушными.

Мирель Зданевич с сыном, художником Караманом Кутателадзе, июль 2011 года

 Я намного пережила мужа. Все мои близкие уходили друг за другом - в 69-ом году не стало папы, в 72-ом - мамы, а в 75-ом -  Аполлона.

Папа очень любил моего мужа, они дружили. Но творческая судьба отца была очень непростой. Он все время где-то работал, чтобы прокормить семью. Даже для рекламы снимался. А мама занималась детьми и домом. Только после ареста отца она пошла работать в артель, которая расписывала батик.

Бедный папа, он так нуждался всю жизнь. Во время войны работал в театре имени Руставели, в цирке писал плакаты на военные темы. Я помню эти работы отца. А выставок у него не было.

Он постоянно ходил на комиссии, представляя на их суд свои работы. И каждый раз получал отказ.

Все понимали, какой на самом деле художник Кирилл Зданевич, но клеймо "формалист" было для него смертельным.

В Москве он готовился к выставке, но там с ним случился инсульт, и так ничего и не состоялось.

Конечно, мне обидно, что отец и его брат недооценены. А ведь именно папа создал первый полный каталог работ Пиросмани. И как художник он был очень талантлив. А его работы стали покупаться музеями лишь после смерти.

Да и на встречу с братом за границу его, скорее всего, выпустили лишь благодаря положению моего мужа.

Хотя нам с Аполлоном однажды заграничную поездку запретили. В анкете на вопрос, есть ли у вас родственники за границей, я ответила отрицательно. В результате мне эту анкету вернули и я увидела, как на ней рядом с вопросом о родственниках и моим ответом было чьей-то рукой размашисто написано: "Дядя Илья".

Одно из последних фото Мирель Зданевич, июль 2011 года...

Конечно, если бы папа тоже жил в Париже, у него была бы совсем другая жизнь. Мы с сестрой  как-то спросили у него, почему он не остался в Париже, как сделал его брат. Ведь Илья Зданевич был на Западе весьма востребованным художником, работал у Шанель, выставлялся. Говорили, что после смерти он оставил только бумаг на два миллиона долларов.

Папа на наш вопрос ответил коротко: "Тогда бы у меня не было вас». И больше к подобным разговорам мы никогда не возвращались... 

P.S. Самой заветной мечтой Мирель Кирилловны было, чтобы в Тбилиси, родном городе ее отца и дяди, появилась, наконец, улица братьев Зданевичей. Об этом она говорила каждый раз, когда мы встречались. В августе такая улица в столице Грузии появилась. Мирель Зданевич была абсолютно счастлива...

Похищение "Черного льва" Пиросмани: как это было

Во время моей лекции «Братья Зданевичи и Пиросмани", состоявшейся на днях в Духовной академии, меня спросили, знаю ли я что-нибудь о картине Пиросмани «"Черный лев", похищенной из дома Зданевичей. 

Я знал. Об этой трагичной истории мне в свое время рассказала сама Мирель Кирилловна Зданевич, дочь художника, которой "Черный лев" достался в наследство от отца. Мы много раз встречались с Мирель Зданевич-Кутателадзе, я записывал ее воспоминания. И потому просто перессказал слушателям то, что слышал от непосредственного участника того рокового вечера.

- Все работы Пиросмани были отданы либо в музей, либо проданы, так как на что-то надо было жить, - рассказывала мне Мирель Зданевич. - У нас дома оставалась только самая знаменитая картина Пиросмани "Черный лев. От папы она перешла ко мне. Я так ее любила, часто разговаривала с ней. Знала ее наизусть и все равно удивлялась, как в творении Пиросмани органично сочетаются янтарные добрые глаза льва и хищно оскалившаяся пасть.

Мы тогда жили на улице Бакрадзе. И помню, как копоть от печки-буржуйки попадала на картину. Мне так было жалко "Черного льва", что я брала тряпку и начинала его мыть.

В начале девяностых картину выставляли в музее. И так получилось, что машина, на которой ее везли обратно к нам, почему-то не могла подъехать к дому. И в итоге полотно несли несколько кварталов прямо на руках. Мой сын Караман еще сказал, выглянув в окно: "Мама, нашего «Черного льва» несут". Я, кстати, просила работников музея оставить тогда картину у себя. Время было неспокойное и я волновалась за нее. Но они почему-то отказались. И привезли "Черного льва" нам.

И вот однажды в один из дней 1993 года, в одиннадцать часов вечера, в нашу дверь постучали. Я выглянула в окно - перед домом стоял человек с автоматом. Я крикнула сыну, что к нам пришел какой-то бандит. Но он сказал, что это ему, наверное, друг прислал автомат.

 -Зачем? – удивилась я.

 -Чтобы охранять наш дом, - ответил Караман и пошел открывать дверь.

Стоило ему это сделать, как следом за тем человеком ворвалось еще несколько. Оказалось, что они прятались за углом. Карамана тут же, прямо в прихожей, ударили рукояткой пистолета в лоб. А меня усадили в кресло и закрыли голову рубашкой. Но я запротестовала: "Зачем вы мне голову закрываете, когда вы и так спрятали свои лица". У налетчиков на лицах были повязаны платки.

И я сама освободила голову от наброшенной рубашки. Непрошенные гости заявили, что им нужна картина Пиросмани.

- У нас ее нет, - попыталась обмануть их я. - Мы все сдали в музей.
- Да я даже знаю, где она находится, - ответил один из молодчиков.

И что вы думаете? Он привел Карамана на второй этаж, где находилась картина Пиросмани. Поначалу он хотел вырезать холст из рамы. Наверное, насмотрелся в кино, как грабят музеи. Но тут уже вмешался мой сын и сказал, что картина такая старая, что если резать холст, то она рассыпется. И поэтому ее надо брать целиком. Что грабители и сделали, прихватив с собой еще и видеомагнитофон, который сын привез мне из Франции, и какие-то мои украшения.

Они выбежали из нашего дома и на поджидавшем их автомобиле скрылись. Причем картину Пиросмани положили сверху на багажник. И потом соседи рассказывали, что видели, как везли нашего "Черного льва". Но они и предположить не могли, что это ограбление.

Бандиты оставили у нас одного парня, который должен был следить за тем, чтобы мы не вызвали милицию. Но куда там. Стоило самим грабителям скрыться с картиной, как и от их соглядатая не осталось и следа, он тут же убежал. И тут произошла странная вещь. Не успели мы вызвать милицию, как к нам в дом пришли двое патрульных. Как они узнали о том, что случилось, для меня загадка.

От всего этого я пережила такой шок, что на несколько дней потеряла способность слышать. А потом ничего, пришла в себя. Когда сын привел домой голландских журналистов, я перед телекамерой попыталась с юмором рассказать о том, что случилось. Как сидела в кресле и пробовала взывать к совести бандитов.
"Как вам не стыдно заниматься такими вещами, - говорила я им, - ведь вы еще молодые люди! Идите работать! Но в ответ мне посоветовали замолкнуть и радоваться тому, что оставили меня в живых".

..Прошли годы, и картина обнаружилась в Москве. Сейчас все считают, сколько миллионов долларов она стоит. А вместо этого лучше потратить силы на то, чтобы работа Пиросмани вернулась в Грузию. Вы думаете мы с Караманом станем ее продавать? Нет, конечно. Мы ее тут же подарим стране. Как в свое время поступал мой отец, Кирилл Зданевич".

Прощаясь в тот вечер, Мирель Кирилловна подарила мне репродукцию "Черного льва", на обороте которой написала: "Украден  из дома в 1993 г. А. К. Кутателадзе. Собственность дочери Зданевич Мирель Кирилловны".

25 мая 2011 г.

Мемуары Рамаза. Часть первая

9 дней назад не стало Рамаза Чхиквадзе. 

Год назад я закончил записывать воспоминания великого актера, которые, хочется верить, однажды станут отдельной книгой. 

А пока пусть его монологи прозвучат здесь...

Об экзаменах

У меня неплохой голос был и меня заставили пойти учиться в Консерваторию. А я так хотел быть драматическим артистом! И для себя все уже решил и ни о какой Москве и думать не хотел.

Тогда придумал такую вещь - поеду в Москву, где у меня много друзей учатся, «провалю» экзамены, а сам за это время во МХАТ схожу, в Малый театр. Я же к тому времени уже закончил театральный институт в Тбилиси, имел знакомых в московских театрах.

Перед экзаменом в Консерваторию всю ночь кутили. А на экзамен приходила масса народу, все садились в зале и слушали абитуриентов. Мы выходили на сцену и показывали подготовленные номера. У абитуриентов был аккомпаниатор, с которым репетировали репертуар.

Я пел два грузинских романса и одну итальянскую арию. Дурачился, как мог. А мне пятерку за пятеркой ставили. И я прошел, представляешь!

На этих экзаменах присутствовал Сергей Параджанов и слышал меня. Он в то время уже учился во ВИГКе. Мы тогда с ним не были знакомы хорошо.

Кончилось дело тем, что меня приняли на отделение вокала. Приемной комиссии понравилось, что я уже готовый артист. Да плюс вокал хороший. Аккомпаниаторша с ума от меня сходила, так нравился я ей.

Вместе со мной приняли латыша, чукчу, азербайджанку, еще ребят из союзных республик. И тут на мое счастье пришел некий Лапчинский из наркомата культуры и говорит: « В чем дело? Нам нужны русские кадры, а вы ни одного русского не взяли!»

 А это было правдой - ни одного русского не приняли, в списке поступивших были только ребята из союзных республик.

Когда решили повторить экзамены, я так радовался. Надеялся, что в этот раз точно не поступлю.

А меня вызвали в ректорат и сказали, что меня это решение не касается. Надо только отнести в ЦК партии заявление, они мне продиктуют, как и что надо написать, и меня оставят в Консерватории. Я огорчился, сказал приятелям: «Опять гибну!»

Но делать нечего - написал это заявление и пошел в ЦК. А тогда еще Сталин был жив, портреты его всюду в коридорах висели.

Спрашиваю: «Кому отдать заявление?»

А мне отвечают: «Сейчас начинается съезд партии и два месяца мы никаких заявлений не принимаем».

А мне-то только этого было и нужно. Правда, домой написал жалобное письмо, что вот, мол, обидели меня в Москве, одни пятерки поставили, а сами не приняли.

Так в результате я и не стал в Консерватории учиться. Вернулся в Тбилиси и поступил в театр имени Руставели. В 1951 году это было.

И никогда об этом не пожалел.

О наградах

За главную роль в фильме «Саженцы» я получил главную премию Московского кинофестиваля. О, это была интересная история.

Приехали мы – съемочная группа фильма - в Москву, на два дня раньше, чтобы встретиться с корреспондентами. Они спросили сколько мне лет - я же сыграл 80-летнего старика, хотя сам был очень молод. Всех это очень удивляло почему-то.

В эти же дни в СССР приехал Ричард Бартон, в конкурсной программе было два фильма с его участием. В одном он играл Тито и еще в каком-то итальянском фильме тоже главную роль исполнил.

Все, конечно же, понимали, что он приехал за Гран-при. Я лично ни минуты в этом не сомневался.

Тем более, что до этого на кинофестивале в Алма-Ате наш фильм не получил ни одной награды, а мое имя и вовсе даже не упомянули. Мальчика, который со мной играл, наградили. А меня - как будто не было.

Поэтому с какой стати мне было надеяться на награду на фестивале в Москве?

Да я и вообще о наградах никогда не думал. А мне их давали без конца. Два ордена Ленина, медаль Героя Социалистического Труда, три лауреатства.

Я еще свою жену Наташу спрашиваю: «Слушай, чем я так провинился?» Всегда это было для меня полной неожиданностью.

А тут мы с Наташей должны были ехать в Чехословакию отдохнуть. И так получалось, что в день закрытия фестиваля мы должны были находиться на пароходе, который выходил из Одессы и должен был доставить нас до Братиславы.

Да, забыл сказать, что кроме фильмов Бартона, в программе ММКФ еще и фильм с участием Марчелло Мастрояни был заявлен.

Поэтому я совершенно спокойно сел в самолет и мы улетели в Одессу. Приехали на пароход, устроились и прекрасно проводили время. В первый же день капитан попросил меня выступить перед экипажем и рассказать про международный кинофестиваль. Тогда же это было большим событием. Так получалось, что как раз в день нашего отплытия по телевидению была передача о фестивале.

И вот, аккурат перед ее началом я рассказал, что происходило в Москве и кто получит награды фестиваля. Только закончил рассказ, как началась передача, где показали церемонию награждения лауреатов. Когда дошли до приза за главную мужскую роль, я сказал: «Вот сейчас Ричарду Бартону дадут». А по телевизору в это время говорят: «Приз достается грузинскому актеру Рамазу Чхиквадзе». 

Все обалдели, включая меня и Наташу!

Вот так я и стал лауреатом ММКФ.

Приплыли мы в Будапешт.  Гуляем с Наташей по пристани и вдруг видим в киоске нашу газету «Правда». Тогда же эту газету во всех социалистических странах продавали. А на первой странице - мой портрет!

Так как меня на церемонии награждения не было, то кадр взяли из фильма «Саженцы, где я был изображен в гриме седого старика с бородой.

А так получилось, что у меня вообще ни копейки денег с собой нет, чтобы купить газету.

Наташа подошла к киоскеру и попыталась ему объяснять, что очень хочет газету и готова ее обменять вот, скажем, на пачку сигарет.

- А зачем вам так нужна эта газета? - удивился продавец.

- Вот этот дядя, - говорит Наташа и показывает на фото в газете, - мой муж. Вот он стоит.

И показала на меня. А я стою молодой, мне лет 40 тогда было, в майке, без бороды.

- А ну, аферистка, уходи отсюда, - закричал продавец.

В итоге приз мне привез Тенгиз Абуладзе. На киностудии тогда существовал музей, где хранились все награды грузинских артистов, полученные на международных фестивалях. И зная, что у меня есть медаль московского международного кинофестиваля, директор музея, моя однокурсница, пристала и стала просить отдать награду в музей. Ну я и отдал.

Года через два вспомнил про эту медаль и решил хотя бы посмотреть на нее. Отправился на «Грузия-фильм», зашел в музей и попросил показать. Меня провели в подвал, открыли сейфовую дверь и протянули почерневшую от времени железку. Подержал я эту жестянку в руках, отдал обратно, да и вернулся домой.

 О профессии

Вообще, актерство - это талант плюс счастье.

Мне вот всегда везло. С 12 лет, когда первый раз переступил порог тбилисского дворца пионеров, мне встречались хорошие педагоги. А ведь могли и «заштамповать» меня.

И роли главные сразу же стал получать. А если были эпизоды, то очень сочные, интересные.

В театральный институт как вошел, так через четрые года вышел - не было никаких проблем.

Потом сразу же попал в театр Руставели - главный театр страны, где тут же стал играть главные роли, и какие! Бывало, играл по шесть, а иногда по семь спектаклей в неделю. И каких спектаклей!

Я потому, наверное, и языков иностранных не знаю - в голове просто не оставалось места для новой информации.

Сейчас иногда думаю - откуда силы брал? Мы ведь как жили: отыграли вечером спектакль, а потом шли и кутили до утра.

Ну, если и не кутили, то после спектакля заходили с моим другом в ресторан «Тбилиси», там, где сейчас гостиница «Мариотт», заказывали бутылку шампанского и коньяку, выпивали и расходились по домам.

Я ведь с театром несколько раз вдоль всего земного шара объехал. Только в Швеции и Норвегии не был.

Помню, приехали мы на гастроли в Шотландию с «Ричардом Третьим». Успех невероятный! И нас тут же послали в Лондон. А то, мол, как это так, произведение Шекспира и не сыграть в столице Англии.

Приехали мы в Лондон, а нас уже встречают манифестанты. Оказалось, что аккурат за день до нашего приезда в Афганистан вошли советские войска.

Мы должны были играть в здании, ко входу которого надо было подняться по высокой лестнице. И вдоль всей этой лестницы стояли митингующие - и противники афганской войны, и евреи, выступавшие в защиту советских евреев, которых не выпускали в Израиль.

Поднимаемся мы по лестнице, а к нам тут же бросаются недовольные. И обращаются первым делом ко мне.

Дело в том, что накануне наших гастролей в одной из газет появилась статься, озаглавленная «Король Рамаз». Ну, так они обыграли наш спектакль «Король Лир», в котором я играл главную роль.

Узнали меня по фотографии и говорят:

- Вы - Рамаз? Зачем вы вошли в Афганистан?

Я не растерялся и ответил:

- Как в Афганистан? Мы вчера вошли в Лондон!

Они засмеялись и вроде отступили.

Но тогда наступила очередь выступать защитникам евреев.

- Почему вы не разрешаете евереям выезжать в Израиль? -кричат.

- Вы хотите, что я разрешил им выезжать? - спрашиваю.

- Хотим! - не успокаиваются они.

- Тогда я разрешаю, - сказал я.

И опять все засмеялись и мы смогли спокойно войти в театр и отыграть спектакль.

Нас очень хорошо принимали за границей, всегда был невероятный успех.

Однажды после того, как театр Руставели выступил в Австралии, мне предложили сделать свои творческие вечера. Я пытался отказаться - что я один буду на сцене делать? Я же не читаю стихи. Нет, сам для себя их читать люблю, и слушать люблю, а вот со сцены никогда не читал. Тогда мне предложили выбрать несколько отрывков из спектаклей и с ними приехать в Австралию.

Так я и сделал: набрал человек 20 артистов и с ними отправился за океан. Первым отрывком был «Король Лир». Я выходил на сцену, произносил монолог и по роли падал в обморок.

Каждый раз меня сзади ловили два артиста и я делал это уже автоматически – откидывался назад и падал в их руки. Но так получилось, что в первый день гастролей эти ребята о чем-то задумались и не успели меня поймать. И я плашмя упал на сцену.

Лежу и думаю: «Это катастрофа! В первый же день и все сорвалось! Без меня же они не смогут выступать - мое имя на всех афишах и билеты уже проданы!»

Так мне жутко стало, что непередать. И при этом страшно пошевелиться - боюсь почувствовать, что какая-то часть тела не действует.

Но делать нечего, бесконечно лежать невозможно. Пробую двинуть ногой - в порядке, рукой - тоже в порядке, шеей- нормально. В результате оказалось, что я абсолютно невредим.

Это волшебный эффект сцены!

Знаете, я раньше приходил в театр за пару часов до спектакля и измерял дваление. Поначалу оно было ненамного выше нормы, а потом с каждой минутой становилось все выше и выше. Перед выходом на сцену давление было около 250, а я себя прекрасно чувствовал.

Сейчас я уже, конечно, не выхожу на сцену. Хотя до сих пор пытаются уговорить. Но мне уже 82 года! И если физически я, может, еще и смогу выйти – мне недавно очень удачно сделали операцию на ноге, то во всех остальных отношениях не возьму на себя такую ответственность.

Я иногда пытаюсь про себя повторять свои роли, и, признаюсь, случаются неприятные моменты, когда - раз! - и не могу вспомнить слова.

А если такое случится во время спектакля? Нет, так оскандалиться я не хочу. Надо всегда знать свое время.

Мне жалко, что почти не сохранилось записей моих спектаклей. Пленка, что ли, тогда была плохая, но на всех кассетах какая-то темнота и почти ничего не разберешь.

Но, честно скажу, я не думаю о том, будут ли помнить мои работы. Я и мемуары не хочу писать, хотя часто предлагают. Достаточно того, что обо мне писали другие. Впрочем, когда я читаю о себе какие-то хвалебные статьи, то боюсь, как бы это не выглядело издевательством. Неужели они все это на полном серьезе писали?

 О смысле жизни

Я думаю, что судьба есть не только у человека, но и у страны.

Один философ как-то сказал мне: «Раньше были Византия, Финикия, империя Александра Македонского. А придет время, и о нас тоже будут говорить в прошедшем времени, как о чем-то далеком».

И от этого, действительно, никуда не денешься.

Я последние годы очень много читаю, словно стараюсь наверстать все то, что не успел за время, когда практически жил в театре.

Знаете, как завещал похоронить себя Александр Македонский? Он приказал не складывать ему руки на груди, а положить их открытыми наверх ладонями. Хотел показать, что с собой ничего взять нельзя и он из этой жизни уходит с пустыми руками.

Меня какими только наградами не награждали, даже званием Героя Социалистического труда.

А зачем мне эти медали? Вот думаю, может, кому продать? Все-таки звезда Героя из чистого золота, а ордена Ленина - у меня их два - еще и из платины. Как думаете, нужны они кому-нибудь?

Что такое счатье? То, наверное, что дается Богом. Он же пускает людей со своей зарядкой, со своим испытанием для каждого. И самое главное - исполнить 10 заповедей.

Вообще, жизнь - трудная штука. Очень!

У меня была очень интересная жизнь. На что я могу жаловаться, что у нас трудности были? Были! Мы 15 квартир с женой сменили, с чемоданами ходили. Но мы любили друг друга и все легко переносилось.

Все было. Но у меня была интереснейшая жизнь, я неплохо кутил, неплохо пел за столом, хороший тамада был, рассказчик, на сцене не уставал, энергия была.

Смотрю сейчас афишы и удивляюсь - как все это успевал? .

А если мне сейчас предложат- повторишь свою жизнь?

Ни в коем случае! Не соглашусь все это пережить, не хочу.

Я очень не хочу умирать, как каждый человек. Но сейчас каждый день могу умереть, годы уже такие, дураком же не надо быть. Но повторить все сначала...

Если только с этими мозгами и Наташа будет рядом со мной. А так - нет.

От радости тоже устаеешь, изнашивается человек от радости.

Знаете, больше всего я благодарен Богу за то, что мне удалось жить не просто в двух столетиях и двух тысячелетиях, но между двумя тысячелетними юбилеями Христа.

Об этом почему-то никто не думает.

Все говорят о том, как и сколько заработали долларов, а о таких вещах не задумываются. А ведт это и есть самое главное...